Мой отец – жизнь, достойная жизни

Мой папа, Наум Каценельсон, скончался 10 августа 2023 года.

Я потратил недели, пытаясь написать о моем отце, но потерпел неудачу. Как писатель, я давно понял, что не существует такого понятия, как писательский блок; либо ваша идея не доработана и не готова к воплощению, либо существует конфликт между тем, что вы хотите сказать, и тем, что появляется на ваших страницах. В данном случае это было последнее. Я понимал, что хочу рассказать о нем, но продолжал возвращаться к себе. Никто в этом мире не оказал большего влияния на то, кем я являюсь сегодня, чем мой папа. Моя мама, которая посвятила свою короткую жизнь нашей семье, умерла, когда мне было 11 лет. С тех пор мой папа был для меня и матерью, и отцом.

Жизнь, достойная исследования

В процессе написания этого эссе, я продолжал замечать, что вместо того, чтобы писать о жизни моего папы, я превращаю его в какое-то практическое руководство. Сократ сказал: “Неисследованная жизнь не стоит того, чтобы жить”. Что ж, мой папа вел хорошо исследованную жизнь, на которой стоит учиться.

Когда я думаю об отце, на ум приходят два существительных: теплота и доброта. Само собой, в нем было гораздо больше.

Настоящий человек эпохи Возрождения, он преуспел как в науке, так и в искусстве. Архимед сказал: “Дайте мне точку опоры и я переверну Землю”. Дайте моему папе бумагу и ручку, и он сможет объяснить вам все, от законов термодинамики до того, как работает спутниковая система GPS, так, что это сможет понять даже пятилетний ребенок.

Мой папа преподавал и был обожаем тысячами студентов Мурманской морской академии; он был одним из самых уважаемых ее профессоров. Многие профессора в советских университетах имели комплекс бога и относились к своим студентам со снисхождением, это отношение, жертвой которого я часто становился как в старшей школе, так и в колледже. Однако человек, которого я видел дома, был тем же человеком, которого его студенты видели в академии: у него было потрясающее чувство юмора, он никогда не был равнодушным, и он относился ко всем с уважением. Он всегда был подготовлен; вооружившись мелом и доской, он мог превратить сложное в нечто простое и понятное.

Неудивительно, что многие из его студентов оставались его друзьями, а некоторые даже близкими друзьями на протяжении десятилетий после окончания учебы.

Он обладал безграничным любопытством, был лишенным эго и искренне любил учиться — истинный ученик жизни. Даже в свои 70 лет, будучи давно состоявшимся художником, писавшим картины в течение многих лет, он все еще брал мастер-классы у художников, которыми восхищался. К удивлению всей семьи, также в возрасте 70 лет, он поступил в местный колледж, чтобы улучшить свой английский.

Не ваш типичный университетский профессор

Храбрость обычно не первое слово, которое приходит на ум, когда вы думаете об университетских профессорах.

Однажды, за несколько лет до нашего отъезда из России, я, как обычно, прогуливая школу (то, в чем я несомненно преуспел), пришел домой на обед. Возвращаясь обратно в школу, я увидел дым, выходящий из соседской квартиры. В семье, которая жила в этой квартире, было семеро детей. Мой папа любя называл их зубчиками чеснока — он никогда не мог отличить этих детей друг от друга. Я побежал наверх и рассказал папе о дыме. Не раздумывая, он выломал дверь и бросился в охваченную огнем квартиру. Он проверил каждую комнату и, наконец, вытащил двух детей, которые прятались под одеялами. Эти два человека живы сегодня благодаря его самоотверженности и отваге. Он получил медаль “За спасение детей при пожаре”.

Это случилось 37 лет назад, но я не думаю, что хоть один его друг знает об этом.

Не уверен, что мой папа когда-либо читал философов стоицизма, но он вел жизнь настоящего стоика. Вместо того, чтобы цитировать Сенеку или Эпиктета, он часто цитировал слова из популярной советской песни: “у природы нет плохой погоды; каждая погода благодать”. Мы жили в Мурманске, который находится за Полярным кругом. Погода часто была объективно холодной и субъективно скверной, но мой папа не видел этого; он цитировал эту песню и находил красоту в любых ежедневных подарках матери-природы.

Теперь, после изучения стоической философии, я понимаю, что он практиковал дихотомию контроля: вы не можете контролировать погоду, но вы можете контролировать свою реакцию на нее. Он также практиковал и рефрейминг: погода такая, какая она есть; хорошая она или плохая – это уже наша интерпретация.

Оба моих родителя верили, что можно сформировать собственный характер и научиться преодолевать невзгоды с достоинством. Мои мама и папа были “моржами”; они плавали в ледяном озере, когда на улице было -30°. Когда мы шли на беговых лыжах, мой папа шел без рубашки.

С моей стороны это всего лишь предположение, но я не думаю, что он хотел вбежать в ту горящую квартиру больше, чем остальные соседи. Но когда он заходил в ледяное озеро в одних лишь плавках, в то время как люди вокруг него были в шубах, он тренировался распознавать страх, а затем преодолевать его. Он часто называл это “через не могу”.

Преданность без границ

Лучший друг моего папы, который также был профессором их университета, унаследовал от своего брата книги писателя-диссидента Александра Солженицына. В то время в Советском Союзе эти книги были запрещены, и владение ими было преступлением. Кто-то сдал его друга. Когда университет провел голосование за его увольнение, единственной рукой, которая поднялась, чтобы возразить, была рука моего папы. В Советской России такое возражение могло иметь очень серьезные последствия.

На следующий день после ее 50-летия моя мама была госпитализирована с ужасной головной болью, а через несколько дней у нее был диагностирован рак мозга, мой папа отчаянно боролся за нее. Каким-то образом ему удалось уговорить известного нейрохирурга из Санкт-Петербурга приехать в Мурманск для проведения операции. Но несмотря на известность хирурга, операция не увенчалась успехом. Мой папа, человек науки, держался за последние нити надежды, даже, казалось бы, самые абсурдные. Он прочитал статью о том, что вода, которая была пропущена через устройство, содержащее электричество и соль, помогла некоторым людям, больным раком, поэтому он сконструировал это устройство и приготовил воду для моей мамы. Но и это приспособление не смогло изменить судьбу моей мамы. Он боролся за мою маму и был рядом с ней до последнего вздоха.

Самоотверженность

В 1991 году, после падения Берлинской стены, младшая сестра моего папы, покинувшая Москву в 1979 году, пригласила нашу семью приехать в США. Я только сейчас, будучи взрослым и родителем, понимаю, какую жертву мой папа принес ради меня и моих братьев. Ему было 58 лет. Он усердно изучал английский язык, но в этом возрасте он не мог выучить английский достаточно хорошо, чтобы преподавать в университете.

Я помню, как в конце 80-х он читал мне вслух рассказ о профессоре Московского университета, который переехал в Бруклин и стал таксистом, чтобы заработать на поход к стоматологу. Переехав в США, мой папа столкнулся с очень неопределенным будущим со многими возможными последствиями, где ему – уважаемому профессору, который любил преподавать и прекрасно жил в Мурманске – возможно, пришлось бы начать водить такси или мыть посуду, чтобы прокормить свою семью.

Хотя он и стал успешным художником в США, в то время мы даже не могли себе это представить. Он рисовал всю свою жизнь ради собственного удовольствия и никогда не продавал (и даже не пытался продать) ни одной картины в России. Несмотря на полную неопределенность его будущей жизни, он был уверен в одном: нас с братьями ждет гораздо более светлое будущее в США. Он выбрал для нас определенное светлое будущее, ценой неопределенности своей собственной жизни.

Из всех добрых поступков моего папы почему-то этот выделяется для меня больше всего. Вскоре после того, как мы переехали в Денвер, моя 54-летняя мачеха Фаня, которая в России была врачом, устроилась на работу горничной в отеле. По вечерам мой папа приходил помочь ей, убирал комнаты и заправлял кровати, чтобы она могла отдохнуть. Этот, казалось бы, маленький акт доброты был для моей мачехи не таким уж и маленьким. (Они поженились за несколько лет до того, как мы приехали в США, и она стала спутницей жизни и верным другом моего папы. Она поддерживала его и героически – я говорю это абсолютно серьезно – заботилась о нем после его серии инсультов в 2017 году и вплоть до самой его смерти.)

Душа в игре

Когда мы переехали в США, мой папа перешел от одной страсти к другой, от науки к искусству. К собственному удивлению, думаю, он стал художником и преподавателем живописи на постоянной основе. Несмотря на скромную жизнь, он не брал много денег за эти уроки. Ему это казалось неправильным. Он учил из любви к преподаванию. Размер его класса был ограничен площадью подвала, но те немногие счастливчики, которые были в его классе, сегодня стали намного лучшими людьми, потому что он вложил в них свою душу.

Он не просто научил их держать карандаш или смешивать цвета. Половину уроков живописи он посвящал изучению картин великих художников. Я думал, он делал это, чтобы научить их рисовать. Сейчас я понимаю, что, хотя это и было так отчасти, была еще одна, более важная причина: он хотел научить их видеть мир через призму искусства. Мы повсюду окружены красотой, и нам просто нужно открыть на нее глаза. Глядя на искусство, мы останавливаемся, изучаем картину и ищем красоту. Это осознанный акт, когда мы позволяем нашему воображению бушевать. Это мышца, которая атрофируется, если мы ее не тренируем и не развиваем.

Мой сын Джона на похоронах моего папы сказал: “Мой дедушка забирал меня из школы и приносил сэндвичи с сыром. Мы шли в парк и часами сидели на скамейке. Он говорил мне смотреть на людей вокруг меня и думать о том, какова их жизнь, через что они проходят каждый день. Мы просто сидели и говорили о людях, которые проходили мимо. Мы ходили в музеи и смотрели картины. Он смотрел на какое-нибудь полотно и говорил: “Что чувствует этот человек на картине? Он счастлив? Он печален? Какой была его жизнь?” И мы обсуждали это”.

Я вижу влияние этих уроков на поведение моих детей. По сей день, когда мы гуляем в парке или сидим в кафе, они говорят мне: “Папа, посмотри, как свет отражается от этой поверхности” или “Посмотри, как эта тень создает контраст и освещает это…”. Это вложения моего папы приносят свои плоды.

Что действительно примечательно в искусстве, и мой папа тонко внедрил это в жизнь своих учеников (включая меня), так это то, что он изменил наше восприятие мира. Нам всем отведено в этой жизни определенное количество времени. Мы можем воспринимать мир в оттенках серого, которые мы видим под ногами, или в ярких цветах, если мы откроем глаза на красоту – это полностью зависит от нас. На своих уроках живописи, водя меня и моих детей в музеи и галереи или просто гуляя с нами в парке или по мокрой улице и указывая на чудеса вокруг нас, мой папа научил нас и своих многочисленных учеников видеть и замечать красоту в этом мире.

Пусть искусство моего папы говорит само за себя, и оно весьма красноречиво. Я ежедневно получаю электронные письма от читателей, которые говорят мне, как сильно они любят его живопись. Он оставался верен своему искусству – он никогда не писал ни одной картины на тему, которая, возможно, была бы востребована (то есть хорошо бы продавалась), он просто был увлечен живописью. Я никогда не встречал никого с таким мощным, принципиальным внутренним компасом. Делать правильные вещи, быть верным себе, было в основе всего, что он делал.

Когда я писал о душе в игре, именно он был тем человеком, по образу которого я смоделировал эту концепцию. Душа в игре – это то, что делало его великолепным во всем, чем он занимался – в любой деятельности был весь он; у него были высокие стандарты, и он был бескомпромиссным. Деньги всегда были для него второстепенными. Когда он учил, он учил; когда он рисовал, он рисовал; когда он был родителем, он был родителем.

Быть родителем

Это подводит меня к его самой важной работе – быть родителем. Позвольте мне уточнить: он сделал это самой важной работой для себя. Он поставил меня и моих братьев превыше всего.

Одно из моих самых ранних воспоминаний об отце – он забрал меня из детского сада, когда мне было пять лет. Моя воспитательница пожаловалась ему, что я плохо себя вел. Я не помню, что я сделал, но я явно был не прав. Я помню, как мы шли домой и я держал его большую, теплую, слегка опухшую руку.

Когда мы вернулись домой, он спокойно посмотрел на меня и сказал: “Я купил тебе эту игрушку”, указывая на желтый грузовик. “Я собирался подарить его тебе. Но ты сегодня плохо себя вел в детском саду. За это ты не сможешь играть с этим грузовиком в течение пяти дней”. Затем последовали слова, которые остались со мной на всю жизнь. “Я не собираюсь прятать от тебя этот грузовик. Я оставлю его прямо здесь на столе [этот стол был в пределах моей досягаемости], но я знаю, что ты не будешь играть с ним. Я доверяю тебе. Ты хороший, честный мальчик”. Помню, как меня тогда шокировали эти слова. Я ходил вокруг этого грузовика в течение пяти дней. Ни разу не прикоснувшись к нему.

Я плохо себя вел, но ко мне проявили доброту, уважение, а главное доверие. Сорок пять лет спустя его слова и чувство того, что я заслуживаю доверия, остаются глубоко во мне.

Мой папа верил в меня, но ему всегда хватало со мной хлопот. Учителя всегда оценивали меня по внешнему виду. У меня было постоянно улыбающееся лицо – во мне не было ни капли злости (жизнь изменила это). На мне всегда была мятая форма. Мне нравилось смешить людей. Я не мог усидеть на месте ни минуты. Мне сразу становилось скучно. Память у меня была не очень хорошая (равно, как и сейчас), и поэтому я никогда не мог ничего запомнить (в русских школах заучивание всегда было на первом месте). Я уверен, что в сегодняшней Америке у меня бы диагностировали сразу несколько четырехбуквенных “расстройств”. Просто я поздно повзрослел.

Мои учителя считали меня троечником. Вернее, они считали меня двоечником, и по их мнению, ставили мне тройки из благотворительности. Они перестали проверять мою домашнюю работу и начали ставить мне эти тройки автоматически. К сожалению, я понял это слишком поздно. На последнем экзамене в старшей школе подруга моего папы, учительница литературы, написала для меня выпускное сочинение. Я сдал его как есть, и мне, а точнее ей, все равно поставили тройку.

Когда я снова смотрю на мир глазами своего молодого “я”, я не могу передать вам, насколько успокаивающей, ободряющей и освобождающей была вера моего папы в меня. Окружающий мир всегда заставлял меня чувствовать себя мелким и незначительным. Если бы не мой папа, я бы превратился в того, кем меня считали мои учителя. Мой папа заставил меня почувствовать, что я могу достичь чего угодно; мне просто нужно было приложить усилия. (У меня есть знакомый, который поздно повзрослел и, как и я, провел школьные годы слоняясь без дела. Мать ругала его каждый день, говоря, что он никогда ничего не добьется. Он и превратился в того, кем его считала его мать.)

Честно говоря, я не знаю, что заставляло моего папы так верить в меня. Может быть, это была безусловная любовь родителя, а может, он увидел во мне частичку молодого себя.

Когда мне было тринадцать, я решил стать предпринимателем. Я фотографировал обложки альбомов рок-групп (Iron Maiden и Kiss, если быть точным), сам проявлял снимки и продавал продукт своего честного труда в школе. Это было в 1986 году, до того, как за железным занавесом появились машины Xerox и закон об авторском праве.

Так что в нарушении авторских прав меня обвинить никто не мог.

Однажды один из наших одноклассников пошел на воровство, а когда его поймали, он сказал, что украл деньги, чтобы купить у меня фотографии Iron Maiden. Тогда меня обвинили, без шуток, в подстрекательстве к краже. Мой папа пошел в школу и все прояснил, спокойно объяснив директору школы, что, прежде чем наказывать тринадцатилетнего ребенка, они должны также обвинить компании, которые снимают фильмы – в конце концов, дети крадут гораздо больше денег, чтобы пойти в кино и увидеть их картины. А потом, после того, как школа закончит с кинокомпаниями, они могут прийти за мной. Директор школы ожидал, что мои родители будут вне себя, но мой папа твердо стоял за меня, и его логика была убедительной (его репутация определенно помогла). Обвинение развалилось ввиду своей нелепости.

Когда мне было пятнадцать, я поступил в морской колледж, техникум, где курсанты должны были носить военно-морскую форму и жить по воинской дисциплине в казармах. Вечером курсантам давали время на выполнение домашних заданий в классах. Я тяжело давалась физика и химия. Мой папа навещал меня каждый день и помогал мне делать домашнее задание. Когда другие курсанты выразили свое недовольство тем, что со мной обращаются по-особому, а их родители не хотят идти в школу по морозу, чтобы помочь своим детям, мой папа ответил: “Я помогу всем, кто нуждается в помощи”. И он помог.

Мой папа обеспечил мне безопасность, в которой я нуждался в детстве, когда окружающий мир был злым и безобразным, какой и была Советская Россия. Несмотря на суровость окружающего меня мира, со своим отцом я чувствовал себя, как за большой каменной стеной, которая всегда защищала меня от любой “непогоды”.

Он долго беспокоился о моем будущем. Он думал, что инвестирование – это легализованная версия азартных игр. Он вырос в Советском Союзе, где вся собственность принадлежала государству, и поэтому его понимание моего профессионального мира было очень ограниченным. Он даже предложил помочь мне открыть настоящий бизнес – пекарню.

Он перестал беспокоиться о моем будущем после того, как я написал “Активное стоимостное инвестирование” (книгу, которую ребенок во мне написал для него и посвятил обоим моим родителям), но не раньше, чем книга была опубликована на русском языке. Мой американский издатель, John Wiley & Sons, продал права на русскоязычную версию одному из крупнейших бизнес-издателей в России, который спросил меня, готов ли я отредактировать эту русскоязычную версию. Я согласился, но переоценил свою способность читать и понимать деловой русский язык. Я попросил папы отредактировать книгу.

Мой папа имел докторскую степень в области электротехники и никогда в руках не держал книги о финансах. Он послушно прочитал ее от корки до корки несколько раз. Мы долго спорили об инвестировании. После того как он закончил редактуру моей книги, он больше не беспокоился о моей карьере и положил конец идее с открытием пекарни. Оглядываясь назад, можно сказать, что работа с ним над этой книгой превратилась в одно из самых запоминающихся событий, которые я пережил с отцом.

Что действительно удивительно в моем отце, так это то, что он не перестал быть родителем и воспитывать, даже, когда я повзрослел. Он взялся за внуков. И он был одержим тем, чтобы его внуки стали сильными, вдумчивыми, добрыми людьми. Он значительно облегчил мою родительскую работу.

У моего папы были невероятно высокие стандарты. На самом деле, когда я уже был взрослым, единственное разногласие, которое у нас было, касалось моего воспитания детей. Оглядываясь назад, он был прав в большинстве наших разногласий. Когда мы заходили в тупик, я всегда знал, что будет дальше – я получу от него письмо. Он писал его от руки, сканировал и отправлял мне по электронной почте. Эти письма были написаны с таким уровнем дипломатии, который бы разрешил конфликт даже на Ближнем Востоке; они были примирительными и он всегда предлагал свою помощь.

Мой папа был обеспокоен успеваемостью Джоны, и у него были на то вполне законные причины. Джона был замечательным ребенком, но он не был мотивированным учеником; его средний балл в 11-м классе составлял 1,3.

У меня есть дорогой друг Александр, с которым я дружу уже более 30 лет. Его сын, Джейк, родился со зрелостью 30-летнего. Джейк, который сегодня является опытным художником, был любимым учеником моего папы. В отличие от Джейка, мой сын Джона, как и я, поздно повзрослел. В этих отцовских письмах я часто слышал об успехах Джейка и воспитании Александра.

Это была бы не моя семья, если бы мы не знали, как посмеяться над любой ситуацией. В декабре 2016 года нам наконец представился шанс. У моих родителей есть пудель – Чапик. Мой папа и мачеха уехали в Мексику, а мой брат Алекс остался присматривать за ним. Алекс был у меня дома на ужине и в шутку пожаловался мне, что наш папа не справляется с воспитанием своего шестимесячного щенка.

У нас возникла идея записать видео “письмо” моему папе, в котором Алекс, используя тот же язык, который мой папа использовал в своих письмах ко мне и к нему (я был не единственным получателем этих писем), объяснял свою озабоченность будущим Чапика.

Алекс серьезным, спокойным, тщательно выверенным тоном объяснил, что дни Чапика не были хорошо распланированы, и единственное внимание собаки было сосредоточено на еде и походах в туалет. Он также заявил, что, к сожалению, у Чапика мало мотивации учиться, и сравнил его с собакой Александра, которая всегда была занята жеванием костей и игрой с резиновыми игрушками. Его дни были распланированы, и у него не было ни одной свободной минуты, чтобы просто бездельничать. Он также сравнил Чапика с другими хорошо обученными и ухоженными собаками друзей моего папы. Алекс предложил отвести Чапика к собачьему психологу. Он даже любезно вызвался разговаривать с Чапиком по скайпу с 8:00 до 9:00 каждый вечер. Нам потребовалось семь дублей, чтобы записать этот шедевр – Алекс просто не мог сохранять серьезное выражение лица, и мы не могли перестать ругаться.

Самое веселое произошло, когда мы с Алексом поделились этим видео с моим отцом в его доме. Не думаю, что когда-нибудь видел, чтобы мой папа так смеялся. У него было потрясающее чувство юмора и он умел посмеяться над собой. Письма, однако, не прекращались… до этих пор. Я бы сейчас все отдал, чтобы получать эти его письма.

Да, именно тепло и доброта – это то, что я помню о своем отце. То, как он терпеливо учил Ханну и Мию Сару рисовать. Он забирал Ханну из школы и проводил с ней часы за рисованием в своей студии, слушая классическую музыку. В те дни, когда Ханна не могла прийти, он звонил ей по скайпу. Он всегда был последним человеком, с которым она разговаривала перед сном. Оглядываясь на это сейчас, я понимаю, что, зная, что его жизнь подходит к концу, он хотел передать ей всю свою мудрость. Она, в свою очередь, ловила каждое его слово.

Сегодня я смотрю на своих детей и вижу в них своего папы. Терпение, доброта и любовь Ханны к живописи; чувство юмора Мии Сары, ее потребность смешить нас и ее способность бесконечно с чем-то возиться. Мой папа, который болел в течение последних шести лет, так и не увидел Джону версии 2.0, того Джону, который сейчас является почетным студентом Колорадского университета, и который теперь демонстрирует свои лучшие качества, качества, которые мой папа помог сформировать своим мягким воспитанием и его письмами ко мне. Он бы очень гордился человеком, которым Джона стал сегодня.

Целостный человек

Моя семнадцатилетняя дочь Ханна недавно сказала, когда мы говорили о моем отце, что у него был целостный ум, а затем она процитировала Леонарда да Винчи: “Чтобы развить целостный ум: изучайте науку об искусстве; изучайте искусство науки. Научитесь видеть. Поймите, что все взаимосвязано”.

И она права. Я помню, как мой папа с почти научной точностью учил моих детей тому, как Вермеер использует свет в своих картинах. У него была такая же искра в глазах и энтузиазм, когда несколько десятилетий назад, в темный, холодный, снежный вечер, вооруженный ручкой и бумагой, он объяснял мне (пятнадцатилетнему) магию элементов периодической таблицы, когда я сражался с химией в колледже в России.

У него был целостный ум, но он был чем-то гораздо большим – он был целостным человеком. Именно его доброта сделала его целостным. Он был оптимистом, но я думаю, что он просто выбрал видеть лучшее в людях. Его оптимизм был заразительным и воодушевляющим – я бы не был тем, кто я есть сегодня, если бы не его вера в меня. Брат Алекс, воплощающий в себе отцовскую доброту, постоянно повторяет одну из любимых поговорок папы: “Когда кто-то просит о помощи, придумай, как сказать “да””.

Мой папа был агностиком; он прожил жизнь, достойную восхищения, в этом мире не для того, чтобы заработать дополнительные очки для следующей. Своими маленькими и большими актами доброты он оставил много тепла в этом мире. Размышляя о его жизни, я понимаю, что все, что мы вкладываем в наших детей, не исчезает; оно остается в них и передается их детям, и их детям, и так далее. Он прожил жизнь, достойную жизни. Может, он и завершил свой земной путь, но он живет в моих братьях, детях, во мне и во всех, кого касалась его доброта на протяжении всей его жизни.

В моей семье есть традиция, которую начал мой папа. В особых случаях, таких как юбилеи, мы снимаем видео об имениннике (обычно показывается в конце праздника). И это королевское “мы” – ответственность за создание этого видео обычно ложится на меня.

К 80-летию моего папы видео было немного другим. Мы с отцом вместе работали над ним – он был режиссером, а я делал техническую часть. Вы можете посмотреть его здесь; оно дает хороший обзор его жизни.

Четыре года спустя он сильно заболел, и у нас не было возможности снять видео к его 85-летию. Я хочу, чтобы люди запомнили его таким, каким он был до болезни, поэтому я смонтировал короткое видео его жизни с 2013 по 2017 годы.

Я добавил английские субтитры, но, хотя они и передают контекст, они не могут в полной мере передать юмор и нюансы его речи.

В этом видео у вас есть возможность увидеть моего папу в реальной жизни: он играет в карты с Джоной в нашем любимом индийском ресторане в Санта-Фе, учит трехлетнюю Мию Сару рисовать, поднимает тосты за Ханну в ее десятый и одиннадцатый дни рождения, проводит время с Ханной в его студии, строит дома из магнитных блоков со своими внучками, с любовью высмеивает постоянный микроменеджмент моей мачехи, дает Ханне уроки рисования в нашем доме, играет в новогодние шарады, учит Джону геометрии, объясняет Ханне, почему существует ветер, и дает ей первые уроки философии. Наконец, в самом конце моя любимая сцена, где Ханна и мой папа едят мороженое после нашего похода в Боулдерскую филармонию.