Мой отец. Жизнь, которую стоит прожить.

Мой папа, Наум Каценельсон, скончался 10 августа 2023 года. Я потратил недели, пытаясь написать о моем отце, бесплодно и тщетно, — в итоге я потерпел неудачу.

Как писатель, я давно понял, что не существует такого понятия, как писательский блок. Либо ваша идея не доработана и не готова к выходу в свет, либо существует конфликт между тем, что вы хотите сказать, и тем, как это воплощается на бумаге. В данном случае было последнее. Я осознал, что, рассказывая о его жизни, неотступно возвращаюсь к повествованию о жизни собственной.

Никто в этом мире не оказал большего влияния на меня сегодняшнего, чем мой папа. Моя мама, посвятившая всю свою короткую жизнь нашей семье, умерла, когда мне было 11 лет. С тех пор папа стал для меня и матерью, и отцом.

Жизнь, достойная изучения.

В процессе написания настоящего эссе я заметил, что вместо того, чтобы прямо писать о жизни моего отца, я превратил его в некое руководство “как так жить”. Сократу приписывают выражение: «Неизученная жизнь имеет небольшую ценность». Что ж, мой папа вёл жизнь, заполненную исследованиями, которой стоит поучиться!

Когда я думаю об отце, на ум приходят две человеческие сущности: теплота и доброта. Хотя само собой, в нём было сосредоточено гораздо больше сущностей.

Как человек из эпохи Возрождения, он преуспел и в науке, и в искусстве. Архимед сказал: «Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю». Дайте моему отцу бумагу и ручку, и он сможет объяснить вам всё: хоть законы термодинамики, хоть принцип работы спутниковой системы GPS. Да так, что это будет понятно даже пятилетнему ребёнку.

Мой папа преподавал в Мурманском высшем инженерном морском училище и был обожаем своими курсантами. Он был одним из самых уважаемых из круга профессуры Мурманской вышки. Многие преподаватели советских университетов имели комплекс бога и снисходительно относились к своим студентам. (Обращение, жертвой которого часто становился я, как в старших классах школы, так и в колледже.) Однако человек, которого я видел дома, был всё тем же человеком, каким его студенты видели на лекциях; с потрясающим чувством юмора, он относился ко всем с участием, уважительно. Всегда профессиональный, он мог, вооружившись мелом у доски, иную непостижимую сложность раскрыть и разложить в нечто простое и понятное.

Неудивительно, что многие из курсантов становились его друзьями, а некоторые даже близкими друзьями на протяжении десятилетий после окончания учёбы.

Он обладал безграничным любопытством, без эгоизма, искренне любил учиться — вечный студент по жизни. Уже будучи хорошо за 70, имея реноме давно состоявшегося художника, он всё ещё брал уроки у мастеров живописи, которыми восхищался сам. А завершая седьмой десяток своих лет, к удивлению всей семьи, он поступил в местный колледж с целью отточить свой английский.

Не ваш типичный университетский профессор.

Храбрость обычно не первая характеристика, которая приходит в голову, когда вы думаете об университетских профессорах.

Однажды, за несколько лет до нашего отъезда из России, я как обычно прогуливал школу (то, в чём я всё-таки преуспел!). Придя домой на обед как бы из школы, я увидел дым, выходящий из соседской квартиры. В семье, которая там жила, было семеро детей. Мой папа любил называть их зубчиками чеснока — никогда не увидишь этих детей отдельно друг от друга. Я забежал на кухню и рассказал папе о дыме. Не раздумывая, он выломал дверь и кинулся в охваченную огнём квартиру. Он проверил каждую комнату и, наконец, вытащил двоих детей, которые прятались под одеялами. Эти двое живы сегодня благодаря его самоотверженности и смелости. За что он был награждён медалью «За отвагу на пожаре».

Это случилось 37 лет назад, но я не думаю, что хоть один его друг знает об этом.

Не уверен, что мой папа когда-либо читал стоическую философию, но он вёл жизнь настоящего стоика. Вместо того, чтобы цитировать Сенеку или Эпиктета, он часто напевал популярную советскую песню: «У природы нет плохой погоды, каждая погода — благодать…” Мы жили в Мурманске, который находится за Полярным кругом. Погода часто была объективно холодной и субъективно скверной, но не для папы. Он напевал эту песенку и находил красоту в любых ежедневных подарках матери-природы.

Теперь, после изучения стоической философии, я понимаю, что он практиковал дихотомию контроля: вы не можете контролировать погоду, но вы можете контролировать свою реакцию на неё. Он также практиковал рефрейминг (метод нейролингвистического программирования): погода такая, какая она есть; хорошая она или плохая — это уже наша интерпретация.

Мои родители верили, что можно сформировать собственный характер и научиться с достоинством преодолевать невзгоды. Мои мама и папа были «моржами»; они плавали в проруби, когда на улице было -30°. А образ папы, бодро, с голым торсом обновляющего лыжню, остался в моей памяти символом наших семейных вылазок на природу.

С моей стороны это лишь предположение, но я сомневаюсь, что ему хотелось бежать в ту горящую квартиру, уж никак не более, чем остальным соседям. И когда он заходил в ледяную воду в одних лишь плавках, в то время как люди вокруг кутались в шубы. Он тренировался распознавать страх, а затем преодолевать его. Он называл это «делать через не хочу (или через не могу)».

Преданность без границ.

Лучший друг моего папы, который также был профессором университета, унаследовал от брата книги писателя-диссидента Александра Солженицына. В то время в Советском Союзе эти книги были запрещены, и владение ими было противозаконным. Кто-то выдал его друга. В университете голосовали за его увольнение и единственная рука, которая поднялась, чтобы возразить, была рука моего папы. В Советском Союзе такое возражение могло иметь очень серьезные последствия.

Буквально на следующий день после своего 50-летия моя мама была госпитализирована с ужасной головной болью, а через несколько дней у неё диагностировали рак мозга. Папа отчаянно боролся за неё. Каким-то образом ему удалось уговорить известного нейрохирурга из Ленинграда приехать в Мурманск для операции. Но, несмотря на славу хирурга, операция не увенчалась успехом. Мой папа, человек науки, цеплялся за последние нити надежды, даже, казалось бы, самые абсурдные. Он прочитал статью о том, что вода, пропущенная через устройство, содержащее электричество и соль, помогла некоторым людям, больным раком. Так он сконструировал такое устройство и приготовил воду для мамы. Но и это приспособление не смогло изменить судьбу моей мамы. Он боролся за мою маму и был рядом с ней до последнего вздоха.

Самоотверженность.

В 1991 году, после падения Берлинской стены, младшая сестра моего папы, покинувшая Москву в 1979 году, пригласила нашу семью переехать в США. Я только сейчас, будучи взрослым и родителем, понимаю, какую жертву мой папа сделал ради меня и моих братьев. Ему было 58 лет. Он усердно занимался английским языком, но в этом возрасте не мог выучить английский достаточно хорошо, чтобы преподавать в университете.

Я помню, как в конце 80-х он читал мне вслух рассказ о профессоре Московского университета, который переехал в Бруклин и стал таксистом, чтобы заработать на поход к стоматологу. Переехав в США, мой папа столкнулся с очень неопределённым будущим со всеми возможными исходами, где ему, уважаемому профессору, который любил преподавать и прекрасно жил в Мурманске, возможно, пришлось бы водить такси или мыть посуду, чтобы прокормить свою семью.

Хотя он и стал успешным художником в США, в то время мы даже не могли себе этого представить. Он рисовал всю свою жизнь ради собственного удовольствия и никогда не продавал (даже не пытался продать) ни одной картины в России. Несмотря на полную неопределенность в будущей жизни, он был уверен в одном: меня с братьями ждёт гораздо более светлое будущее в США. Он выбрал для нас определённое и светлое будущее ценою неопределённости собственной жизни.

Из всех добрых поступков отца почему-то один, не самый значительный, для меня памятен более остальных. Вскоре после того, как мы переехали в Денвер, моя 54-летняя мачеха Фаня, которая в России была врачом, устроилась на работу горничной в отеле. Вечерами мой папа шёл помогать ей убираться и заправлять кровати, чтобы она могла отдохнуть. Этот, казалось бы, маленький поступок доброты был для моей мачехи не таким уж и маленьким. (Они поженились за несколько лет до того, как мы приехали в США, она стала спутницей жизни и верным другом моего папы. Она стала его опорой и героически, я говорю это абсолютно серьезно, заботилась о нём после серии инсультов, постигших его в 2017 году, и оставалась рядом до самой его смерти.)

Душа в игре (Дух в игре).

С переездом в США мой папа перешёл от одной страсти к другой — от науки к искусству. К его же собственному удивлению, думаю, он стал художником и преподавателем живописи на постоянной основе. Несмотря на скромную жизнь, он не брал много денег за уроки. Ему это казалось неправильным. Он учил из любви к преподаванию. Размер его класса был ограничен площадью подвала, но те немногие счастливые дети, которые были его учениками, сегодня стали более успешными людьми, потому что он вложил в них свою душу.

Он не просто научил их держать карандаш или смешивать краски. Половину уроков живописи он посвящал изучению картин великих художников. Я думал, он делал это, чтобы научить их рисовать. Теперь я понимаю, что, хотя это и было так отчасти, была еще одна, более важная причина: он хотел научить их видеть мир через призму искусства.

Мы окружены прекрасным везде, и нам просто нужно открыть глаза. Взгляд на картину заставляет нас остановиться, изучить картину и найти красоту. Это осознанный акт, в котором мы даём волю своему воображению. Это мышца, которая атрофируется, если мы не тренируем и не развиваем её.

Мой сын Джона на похоронах моего папы сказал: “Дедушка забирал меня из школы и приносил сэндвичи с сыром. Мы шли в парк и сидели на скамейке часами. Он предлагал мне понаблюдать за людьми вокруг и подумать о том, на что похожа их жизнь, через что они проходят как люди… Мы просто сидели и говорили о прохожих, шествующих мимо. Мы ходили в музеи, где любовались картинами. Бывало, он, глядя на полотно, вопрошал: “Что думает этот человек на картине? Он счастлив? Он печален? Какова его жизнь?» Мы обсуждали это».

Я вижу влияние этих уроков на поведение моих детей. Вплоть до настоящих дней, когда мы гуляем в парке или сидим в кафе, они говорят мне: «Папа, посмотри, как свет отражается от этой поверхности» или «Посмотри, как та тень создаёт контраст и яркость…». Так инвестиции моего папы приносят свои плоды.

Что действительно примечательно в искусстве и в том, как мой отец умело внедрял его в жизнь своих учеников (включая меня), так это то, что он изменил наше восприятие мира. Нам всем отведено в этой жизни не много времени. Мы можем видеть мир в убогих сирых тонах, которые у нас под ногами, или в ярком полноцветии красок, если мы откроем глаза прекрасному — это полностью зависит от нас. На наших уроках живописи, водя меня и детей в музеи и галереи, или просто гуляя с нами в парке, или по мокрой улице, указывая на чудеса вокруг нас, мой папа учил нас и своих учеников видеть и замечать красоту в этом мире.

Искусство моего отца говорит само за себя, и оно говорит красноречиво. Я ежедневно получаю электронные письма от читателей, которые сообщают мне, как сильно они любят его творчество. Он остался верен своему творчеству, он никогда не написал ни одной картины на тему, которая могла бы пользоваться большим спросом (то есть хорошо продаваться), он просто был увлечён живописью. Я никогда не встречал человека с таким сильным, принципиальным внутренним чутьем. Поступать правильно и быть верным себе было основой всего, что он делал.

Когда я писал о душе в игре, именно он был тем человеком, по образу которого я моделировал смыслы книги. Иметь дух в игре — это то, что делало его великолепным во всём, что он делал — любой деятельности он отдавался полностью; у него были высокие стандарты, и он был бескомпромиссен. Деньги всегда были для него на втором плане. Когда он учил, он учил; когда он рисовал, он рисовал; когда он был родителем, он был родителем.

Быть родителем.

Так я подхожу к его самой важной работе — быть родителем. Позвольте мне пояснить: он сделал это самой важной работой для себя. Он ставил меня и моих братьев превыше всего остального.

Одно из самых моих ранних воспоминаний об отце: он забирал меня из детского сада, мне было тогда лет пять. Моя воспитательница пожаловалась, что я плохо себя вёл. Я не помню, что я сделал, но был явно не прав. Я помню, как мы шли домой, и я держал его большую, теплую, слегка пухлую руку.

Когда мы пришли домой, он спокойно посмотрел на меня и сказал: «Я купил тебе эту игрушку», указывая на желтый грузовик. “Я собирался подарить его тебе. Но ты сегодня плохо себя вёл в детском саду. За это ты не сможешь играть с этим грузовиком в течение пяти дней”. Затем последовали слова, которые остались со мной на всю жизнь. “Я не собираюсь прятать от тебя этот грузовик. Я оставлю его прямо здесь на столе [этот стол был в пределах моей досягаемости], но я знаю, что ты не будешь играть с ним. Я доверяю тебе. Ты хороший, честный мальчик”. Помню, эти слова меня тогда сильно шокировали. Я ходил вокруг этого грузовика пять дней. Ни разу не прикоснулся к нему.

Я плохо себя вёл, но ко мне были проявлены доброта, уважение, главное доверие. Сорок пять лет спустя его слова и чувство того, что я заслуживаю доверие, как прежде глубоко звучат во мне.

Мой папа верил в меня, но ему всегда хватало со мной хлопот. Учителя оценивали меня поверхностным взглядом. У меня было постоянно улыбающееся лицо – во мне не было ни капли злости (жизнь изменила это). На мне всегда была мятая форма. Мне нравилось смешить людей. Я не мог усидеть на месте ни минуты. Мне сразу становилось скучно. У меня не было хорошей памяти (равно, как и сейчас), и поэтому я никогда не мог ничего запомнить, а русская школа всегда ставила заучивание на первое место. Я уверен, что в сегодняшней Америке у меня бы диагностировали сразу несколько четырехбуквенных «расстройств». А я просто поздно взрослел.

Мои учителя окрестили меня троечником. Вернее, они считали меня двоечником, и, по их мнению, ставили мне тройки из благотворительности. Они перестали оценивать мои домашние работы и автоматически ставили мне эти тройки. К сожалению, я понял это слишком поздно. На последнем экзамене в старшей школе подруга моего папы, учительница литературы, написала за меня выпускное сочинение. Я сдал его как есть, а мне, точнее ей, все равно поставили тройку.

Когда я снова смотрю на мир глазами своего юного «я», я не могу передать вам, какой успокаивающей, ободряющей и освобождающей была вера моего отца в меня. Окружающий мир всегда заставлял меня чувствовать себя незначительным и маленьким. Если бы не мой отец, я так бы и “съёжился” в соответствии с представлением моих учителей обо мне. Мой папа заставил меня почувствовать, что я могу достичь чего угодно; просто нужно приложить усилия. (У меня есть знакомый, который поздно взрослел, и, как и я, провёл школьные годы, слоняясь без дел. Мать ругала его каждый день, говоря, что он никогда ничего не добьётся. Он и превратился в того, кем считала его мать.)

Честно говоря, я не знаю, что придавало ему уверенность, что он так верил в меня. Может быть, это была безусловная родительская любовь, или, быть может, он видел во мне частичку себя в молодости.

Когда мне было тринадцать, я решил стать предпринимателем. Я фотографировал обложки альбомов рок-групп (Iron Maiden и Kiss, если быть точным), сам печатал снимки в тёмной комнате и предлагал продукт своего честного труда в школе. Это было в 1986 году, до того, как за железным занавесом появились Xerox и закон об авторском праве.

Так что в нарушении авторских прав меня обвинить никто не мог.

Однажды один из наших одноклассников пошёл на воровство, а когда его поймали, он сказал, что украл деньги, чтобы купить у меня фотографии Iron Maiden. Тогда меня обвинили, без шуток, в подстрекательстве к краже. Папа пошёл в школу и всё прояснил, он спокойно объяснил директору школы, что, прежде чем наказывать тринадцатилетнего мальчишку, нужно также обвинить компании, которые снимают фильмы — в конце концов, дети крадут гораздо больше денег, чтобы пойти в кино и увидеть их картины. И тогда, после того как школа прекратит судебное преследование киностудий, они смогут заняться мной. Директор школы ожидал, что мои родители сдадутся, но мой отец твердо стоял за меня, и его логика была убедительной (его репутация определенно помогла). Обвинение отпало из-за собственной глупости.

Когда мне было пятнадцать, я поступил в морской колледж, где курсанты должны были носить военно-морскую форму и жить по воинской дисциплине в казармах. Вечером у курсантов было время для самоподготовки в классах. Мне тяжело давалась физика и химия. Папа навещал меня каждый день и помогал мне делать домашнее задание. Другие курсанты выразили недовольство, что со мной обращаются по-особому, а их родители не хотят тащиться в колледж по морозу, чтобы помочь своим детям. Мой отец ответил: “Я помогу любому, кто нуждается”. И он помог.

Мой папа заботился о моей безопасности, в которой я нуждался в детстве, когда окружающий мир был злым и безобразным, какой часто была советская действительность. Несмотря на суровость окружающего меня мира, со своим отцом я чувствовал себя, как за большой каменной стеной, которая всегда защищала меня от любых невзгод.

Он долго беспокоился о моем будущем. Он думал, что инвестирование — это легализованная версия азартных игр. Он вырос в Советском Союзе, где вся собственность принадлежала государству, и поэтому его представление о моем профессиональном мире было весьма ограниченным. Он даже предложил мне помочь открыть настоящий бизнес — кондитерскую.

Он перестал беспокоиться о моём будущем после того, как я написал «Активное стоимостное инвестирование» (книгу, которую ребенок во мне написал для него и посвятил обоим моим родителям), но не раньше, чем книга была опубликована на русском языке. Мой американский издатель John Wiley & Sons продал права на русскоязычную версию одному из крупнейших бизнес-издателей в России, и тот спросил меня, готов ли я отредактировать русскоязычную версию. Я согласился, но переоценил свою способность читать и понимать деловой русский. Я попросил папу отредактировать книгу.

Мой папа имел докторскую степень в области электротехники и никогда до того не открывал книг о финансах. Он добросовестно прочитал её от корки до корки несколько раз. У нас были долгие споры об инвестировании. После того как он закончил редактировать книгу, он больше не беспокоился о моей карьере и отказался от идеи магазина бубликов. Оглядываясь назад, я понимаю, что совместная работа над этой книгой стала для меня одним из самых запоминающихся событий, связанных с моим отцом.

Что действительно удивительно в моём отце, так это то, что он не переставал заниматься моим воспитанием. Он заботился о своих внуках. И он был одержим идеей, что его внуки вырастут сильными, вдумчивыми и добрыми людьми. Он значительно облегчил мою родительскую работу.

У моего отца были невероятно высокие стандарты. На самом деле, когда я стал взрослым, наши разногласия касались только моих родительских обязанностей. Оглядываясь назад, я понимаю, что он был прав в большинстве наших разногласий. Когда мы оказывались в тупике, я знал, что произойдёт дальше — я получу от него письмо. Он напишет его от руки, отсканирует и отправит мне по электронной почте. Эти письма были написаны с таким уровнем дипломатии, который позволил бы разрешить конфликт на Ближнем Востоке; они носили примирительный характер и всегда предлагали его помощь.

Мой отец был обеспокоен успеваемостью Джоны, и у него были на то веские причины. Джона был замечательным ребенком, но он не был мотивированным учеником; его средний балл в 11-м классе составил 1,3.

У меня есть дорогой друг Александр, с которым я дружу уже более 30 лет. Его сын Джейк родился со зрелостью 30-летнего. Джейк, который сегодня является опытным художником, был любимым учеником моего папы. В отличие от Джейка, мой сын Джона, как и я, поздно повзрослел. В этих отцовских письмах я часто слышал об успехах Джейка и воспитании Александра.

Это была бы не моя семья, если бы мы не умели смеяться над любой ситуацией. В декабре 2016 года нам наконец представился шанс. У моих родителей был пудель Чапик. Папа и мачеха уехали в Мексику, а мой брат Алекс остался присматривать за ним. Алекс был у меня дома на ужине и в шутку пожаловался, что наш папа не справляется с воспитанием своего шестимесячного щенка.

У нас возникла идея записать “видеописьмо” папе, в котором Алекс, используя тот же самый язык, которым папа наставлял в своих письмах меня и его (я был не единственным получателем этих писем), объяснил свою обеспокоенность будущим Чапика.

Алекс серьёзным, спокойным, тщательно выверенным тоном объяснял, дескать дни Чапика чётко не распланированы, и собака сосредоточена только на еде и походах в туалет. Он также заявил, что, к сожалению, у Чапика мало мотивации к обучению, и сравнил его с собакой Александра, которая всегда занята тем, что грызёт кости и играет с резиновыми игрушками. Дни той собаки распланированы, и нет ни единой свободной минуты, чтобы просто бездельничать. Он также сравнил Чапика с другими хорошо обученными и ухоженными собаками друзей моего отца. Алекс предложил отвести Чапика к психологу. Он даже любезно вызвался разговаривать с Чапиком по скайпу с 8:00 до 9:00 каждый вечер. Нам потребовалось семь дублей, чтобы записать этот шедевр — Алекс не мог сохранять невозмутимое выражение лица, и мы не могли оставаться серьёзными.

Самое весёлое произошло, когда мы с Алексом поделились этим видео с отцом у него дома. Не думаю, что я когда-либо раньше видел, чтобы мой отец так сильно смеялся. У него было потрясающее чувство юмора, и он умел посмеяться над собой. Письма, однако, продолжали приходить… до поры. Я бы сейчас всё отдал, чтобы получать его письма.

Да, именно тепло и доброта – это то, что я помню об отце. То, как он терпеливо учил рисовать Ханну и Мию Сару. Он забирал Ханну из школы и каждый день проводил с ней часы в своей художественной студии, рисуя вместе, слушая классическую музыку. В те дни, когда Ханна не могла прийти, он звонил ей по скайпу. Он был последним, с кем она разговаривала перед сном. Я смотрю на это сейчас и понимаю, он, зная, что его жизнь на излёте, хотел поделиться с ней всей своей мудростью. Она, в свою очередь, цеплялась за каждое его слово.

Сегодня я смотрю на своих детей и вижу в них своего отца. Терпение, доброта и любовь Ханны к рисованию; чувство юмора Мии Сары, её стремление рассмешить нас и её способность бесконечно что-то переделывать. Мой отец, который болел последние шесть лет, так и не смог увидеть Джону 2.0, того Джону, который сейчас является отличником Калифорнийского университета в Боулдере, проявляет свои лучшие качества, те качества, которые мой отец помог сформировать благодаря своему нежному воспитанию и своим письмам ко мне. Он бы очень гордился тем человеком, которым Джона стал сегодня.

Цельный человек.

Моя семнадцатилетняя дочь Ханна недавно заметила, когда мы говорили о моём отце, что у него был цельный ум, а затем процитировала Леонардо да Винчи: “Чтобы развить цельный ум, изучайте науку искусства, изучайте искусство науки. Учитесь видеть. Осознайте, что всё взаимосвязано”.

Она права. Я помню, как мой отец с почти научной точностью рассказывал моим детям об использовании света Вермеером в своих картинах. У него был такой же блеск в глазах и энтузиазм, когда несколько десятилетий назад тёмным, холодным, снежным вечером, вооружившись ручкой и бумагой, он объяснял мне, пятнадцатилетнему, магию элементов периодической таблицы Менделеева, когда я с трудом справлялся с химией в колледже в России.

У него был цельный ум, и даже гораздо больше, — он был цельной личностью. Именно доброта делала его цельным. Он был оптимистом, но, я думаю, он просто предпочитал видеть в людях лучшее. Его оптимизм был заразителен и воодушевлял. Я бы не стал тем, кто я есть сегодня, без его веры в меня. Мой брат Алекс, олицетворяющий доброту моего отца, постоянно повторяет одно из любимых его высказываний: “Когда люди просят о помощи, придумай, как сказать ”Да””.

Мой отец был агностиком; он вёл жизнь, достойную восхищения в этом мире, совсем не для того, чтобы получить “призовые места” в следующем. Совершая маленькие и большие добрые поступки, он оставил в нашем мире много тепла. Размышляя о его жизни, я понимаю, что всё, что мы вкладываем в наших детей, никуда не девается; это остаётся в них и передаётся их детям, и их потомкам, и так далее. Он прожил жизнь, которую стоило прожить. Возможно, он и завершил свою жизнь, но он продолжает жить в моих братьях, в моих детях, во мне и во всех, к кому он проявлял доброту на протяжении всей своей жизни.

В моей семье есть традиция, которую начал мой папа. В особых случаях, таких как юбилеи, мы снимаем видео об имениннике (обычно показывается в конце праздника). И это королевское “мы” – ответственность за создание этого видео обычно ложится на меня.

К 80-летию моего папы видео было немного другим. Мы с отцом вместе работали над ним – он был режиссером, а я делал техническую часть. Вы можете посмотреть его здесь; оно дает хороший обзор его жизни.

Четыре года спустя он сильно заболел, и у нас не было возможности снять видео к его 85-летию. Я хочу, чтобы люди запомнили его таким, каким он был до болезни, поэтому я смонтировал короткое видео его жизни с 2013 по 2017 годы.

Я добавил английские субтитры, но, хотя они и передают контекст, они не могут в полной мере передать юмор и нюансы его речи.

В этом видео у вас есть возможность увидеть моего папу в реальной жизни: он играет в карты с Джоной в нашем любимом индийском ресторане в Санта-Фе, учит трехлетнюю Мию Сару рисовать, поднимает тосты за Ханну в ее десятый и одиннадцатый дни рождения, проводит время с Ханной в его студии, строит дома из магнитных блоков со своими внучками, с любовью высмеивает постоянный микроменеджмент моей мачехи, дает Ханне уроки рисования в нашем доме, играет в новогодние шарады, учит Джону геометрии, объясняет Ханне, почему существует ветер, и дает ей первые уроки философии. Наконец, в самом конце моя любимая сцена, где Ханна и мой папа едят мороженое после нашего похода в Боулдерскую филармонию.